Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]

– Господин барон, ваша милость! – раздался от дверей взволнованный голос Порфирьича. Старый денщик нередко сопровождал Корфа в клуб, не давая всякий раз спуску местным лакеям и обслуге, а заодно беря на себя почетную обязанность оказывать любые услуги самому Корфу и его приближенным гостям. – Там мальчонка просится, от этого… Якова. Семкой зовут. Встрепанный какой-то весь… сдается мне – беда приключилась, ваш сокородие!

Сосновые леса за окном вагона внезапно сменились болотами с жиденькой порослью. Поезд приближался к столице Российской империи, Санкт-Петербургу. Пыхтящий паровоз, казалось, еще усердней начинал тянуть вагоны, стремясь поскорее добраться до финиша своего привычного пути. Вокруг отцветала пурпурно-золотая осень – та самая, что так красиво убирает земли Ингерманландии.

Однако молодых людей, устроившихся у окон вагона первого класса, похоже, совсем не радовала унылая прелесть видов за стеклами. Были эти пассажиры явными студентами; один из них, судя по кокарде на фуражке, проходил обучение в Московском Императорском университете; второй подобных знаков отличия не носил, а следовательно, либо относился к исключенным, либо сдавал курс экстерном.

Пожилая финская чета, еще с Москвы делившая с ними купе, с самого начала пути пыталась завязать приличный разговор. Супруги определенно принадлежали к тому типу разговорчивых попутчиков, которые встречались любому из железнодорожных путешественников. С первых же минут знакомства финны начали подробно рассказывать о своей поездке к сыну-студенту, обучавшемуся на землемера в Константиновском межевом институте.

Впечатления их были, разумеется, отрицательного свойства: по мнению прекрасной половины, обе столицы империи есть не что иное, как рассадники всяческих пороков и злодеяний. Затем разговор плавно свернул на описание их нехитрой жизни на хуторе под Гельсингфорсом, куда, собственно, они и собирались вернуться через Петербург.

Студенты же лишь сухо представились – Янис Радзиевич и Геннадий Войтюк, ковенский мещанин, едут в Петербург по делам Библиотечного общества союза землячеств[31]. Финская чета понятия не имела ни о каком таком обществе или о союзе; однако же, услышав солидное, внушающее уважение название, покивали – собеседники были людьми разумными и учеными. И к тому же оба – жители польских губерний, а к тамошнему народу жители Великого княжества Финляндского испытывали некоторую приязнь.

К сожалению, студенты желания беседовать не проявили; это заметно расстроило супругу пожилого финна. Несколько обиженная явным нежеланием попутчиков вступать в долгие дорожные разговоры, к которым сама питала большую охоту, она мстительно подумала про себя, что этим скромно одетым студентам пристало сиденье в зеленом вагоне третьего класса, а не отдельное купе. Вместе с тем пожилая финка отметила про себя, что попутчики, должно быть, не слишком стеснены в средствах: путешествие в желтом вагоне второго класса – удовольствие отнюдь не дешевое.

Наконец показались первые городские здания, и через десять минут окутанный паром поезд прибыл на Николаевский вокзал. Студенты, сдержанно попрощавшись с попутчиками, вышли из вагона. Вокзал встретил необщительных пассажиров привычной суетой: кого-то провожали, кого-то встречали, носильщики волокли багаж. Молодых людей никто не встретил; они быстрым шагом пересекли шумный перрон и вошли в здание вокзала.

Вроде бы эти гости прибыли в столицу империи по делам вполне ординарным; вот только настороженный взгляд, которым один из них – тот, что представился попутчикам Янисом, – окинул привокзальную площадь, не вполне вязался с образом рядового приезжего. Студенты сели в пролетку; Янис что-то коротко бросил извозчику, и экипаж застучал по булыжной мостовой. «Ну вот, – подумал второй, тот, что представился как Геннадий. – Игра переходит к своей основной фазе. Не к главной, нет, но вступает на ту прямую, которая неизбежно ведет к намеченной цели».

Пролетка бодро дребезжала железными ободьями вдоль Екатерининского канала. На противоположной стороне, рядом с Михайловским садом, велось большое строительство – проезжая часть набережной была совершенно перегорожена, обнесена забором, из-за которого доносился грохот каких-то работ. Разобрана была даже часть гранитной облицовки набережной; возле места строительства теснились неказистые баржи из числа тех, что строятся «на одну воду». С одной из барж на берег подавали как раз доски. Работала артель носаков – люди выстраивались у штабелей досок цепочкой. Первый поднимал за один конец несколько досок и ставил их в наклонное положение. Второй подставлял плечо с кожаной подушкой. Затем он, в свою очередь, подставлял плечо, третий ему нагружал и так далее. Носаки ловко находили центр тяжести подаваемого груза и переносили его «на рысях». Нести было тяжело – вдоль Екатерининского канала дул сильный ветер, доски парусило, носаков разворачивало.

С соседней баржи, в отличие от остальных хорошей и крепкой, с игрушечным домиком на корме, выкрашенным в яркую ядовитую краску (такие посудины называли обыкновенно в Петербурге «берлинами»), выгружали круглый пиленый лес, вручную, при помощи веревок, выкатывая по наклонным слегам и укладывая в штабель.

– А энто берег укрепляют, господин хороший, – разъяснил извозчик, увидав интерес Геннадия к работам на набережной. – Фундамент готовят под храм Спаса-на-Крови; на этом месте государя Александра Освободителя бунтовщики бонбой укокошили, чтоб им в преисподней горячие сковороды лизать! Уже три года как землю тут копают и сваи забивают… Петербурх – он, известное дело, на болоте стоит, тут без свай берега враз поплывут. А храм будет огроменный; пока забор не поставили, там большая картина висела, чтобы люди могли видеть, какую красоту здесь построят в память о государе невинно убиенном.

Как раз в этот момент из-за забора строительства раздался дребезжащий звон малого колокола. Извозчик, слегка придержав лошадь, размашисто перекрестился. Седоки переглянулись – и после небольшой заминки последовали его примеру.

– Вот и кажинный день так, – пояснил извозчик. – В половину третьего пополудни государь тут и ехал – возвращался к себе во дворец. Тута его энти нигилисты с бонбами и подстерегли. На вечер того же дня место взрыва уже оградой обнесли и часовенку поставили. Государь наш велели тут большой храм возвести – а пока всякий ден часовенка в этот час колоколом отбивает, чтобы люди, значить, не забывали. Да вы, господа, видать, не питерские, раз не знаете? Из Москвы, чай?